В своих метафорично-меланхоличных снах я вижу Анну каждую ночь. И каждый день, когда становится совсем невмоготу открываться этому миру даже на несколько минут.
В такие дни я просто пытаюсь, в очередной раз, загипнотизировать такой же потрескавшийся, как и я, потолок, лёжа на диване, уже изнывающем от моего постоянного присутствия и не имеющего возможности вернуться в привычную магазинную форму.
Диван этот, надо сказать, претерпел кардинальные изменения не только от моего вечного присутствия в его «жизни», но и от невероятного количества «выпитого» им же вина. И даже красный цвет перестал спасать его.
—
Я опять забыл закрыть балконную дверь за собой. Из-за ветра, аккомпанирующего им, пожилая пара стёкол совсем распоясалась. То и дело они вздрагивали с такой силой, будто танцевали не то «Кармен», не то лезгинку, отчего пол рядом стал похож на парапет рождественской церкви - снег в качестве подарка свыше, пепел от сожженых писем с желаниями и сигаретные бычки от тех, кто всё-таки уже постеснялся что-то просить.
—
К счастью, мой диван умело выполнял роль платяного шкафа - здесь можно было найти все.
Я завернулся в колючее серое пальто, на котором даже последняя пуговица перестала смотреть на меня своей беззубой улыбкой. Что ж, теперь оно «от и до», всецело и без остатка, может принадлежать семейству моли, что периодически переезжает в шторы.
—
Лязг балконных дверей сменился заливистым звоном будильника.
18:47.
Периодически я завожу его, чтобы стены и пыль не так сокрушались над тем, сколько времени я провожу в положении лёжа, и немного расслаблялись, смотря на моё, как им кажется, бездыханное тело. Им, кажется, помогает.
Потому я слышу этот звон по двадцать раз в течение дня. И, черт, как же он надоел!
И вот, в очередной раз, когда возможности дотянуться до столика рядом, чтобы не вставать, у меня не было, я решил, что «выбить» 10 из 10 можно лежащим рядом телефонным справочником. Будильнику он нанёс несовместимые с жизнь травмы и звон наконец прекратился. В конце концов, он ещё при покупке приказал долго жить. Да и по утрам теперь мне никуда не нужно вставать.
—
Я снова уставился в потолок.
За окном весело и живо танцует дождь.
Носом и костяшками пальцев я чувствую мокрый сквозняк.
Вся картинка слилась в одно серое пятно.
Даже этот собачий холод стал серым.
Запах стал серым.
Комната.
Ветер.
Воспоминания.
Когда это случилось?
И вернётся ли?
Вернётся ли она?
—
От Анны у меня осталось только одно полное воспоминание, которое помимо картинки имело вкус, запах, цвет и звук.
Нет, там не было места буйству, приторности, сладости и громкости.
Скорее, даже наоборот.
—
Это было просто утро, не целованное ни Богом ни Дьяволом. Обычная погода, обычный злосчастный будильник, обычный я и обычное все.
Кроме неё.
Как только резкий сигнал оповестил меня о том, что у меня есть все двадцать пять минут до того, чтобы услышать запах кофе, я вспомнил, что заснул не один. Нет, не то, чтобы это было обычным делом - не помнить с кем я засыпал. Вечером здесь мог оказаться кто угодно, но с утра я всегда оставался один.
Такое правило.
Так заведено.
Но она осталась. И не сказать, что я был против. Совсем нет.
Мне было тепло.
Там, где-то внутри.
Просто от того, что она сопела рядом, а изредка просыпаясь ночью, закидывала на меня свою руку, отчего я вздрагивал, бесился, но через каких-то пару секунд снова засыпал.
И все же я хотел знать, что она рядом, как бы этому не противился.
—
Она почувствовала, что я проснулся и собрался вставать, поэтому резко закинула руку мне на тело, и прижав ее к груди, прильнула ко мне так близко и крепко, что за это мгновение я смог считать ритм ее бешено-колотившегося, хоть и только проснувшегося, сердца. От ее движения мы слились в какой-то своеобразный молниеносный зигзаг.
Я знал, что сделала она это с самой большой нежностью, которую только можно было найти в мире в это утро, но мне же сразу захотелось выбраться наружу, под кондиционер, нырнуть в прохладный океан, в ванну со льдом, да куда угодно, но подальше от ее горящего и горячего тела.
И если могло что-то в эту секунду быть горячее, то я ощутил и это - она, продолжая обнимать меня каждой своей клеточкой, вдруг стала целовать мою спину. Так легонько, будто боясь меня разбудить. Она просто лежала так, недвижимо, не получая от меня ни мысли о ней, ни единого движения и слова, и целовала-целовала-целовала, тихонько утыкаясь в меня своим курносым носом.
Я чувствовал, как изредка, прижимаясь к спине своей щекой, она улыбается.
Что заставляет её улыбнуться?
О чем она думает?
От чего же ей так хорошо?
Странная.
Мы пролежали так, кажется, вечность. Ну или 15 минут. Снова сработал будильник.
Я дернулся, а она, все также вцепившись в мою грудь, но немного ослабив хватку, просто ждала, что я хотя бы повернусь к ней.
Я сел на край кровати, к ней спиной, и замотался в белую простынь.
-Не уходи, пожалуйста.
-Так надо.
-...
Я повернулся. Нет, она не злилась. Она все так же улыбалась, мне и этому миру, но такой грустной и безнадежной улыбкой, что мне вновь просто захотелось уйти.
—
Когда я вышел из душа, ее уже не было. Не было ее вещей, сумки на прикроватной тумбочке, голубой рубашки, небрежно брошенной рядом, не было ничего, только моя футболка, аккуратно сложенная на кровати, напоминала о том, что она здесь когда-то была.
Я был уверен, что уходя, она хотела, чтобы я, как минимум, хотя бы просто ответил ей тогда своей улыбкой, о которой она меня всегда так просила, как максимум - не дал бы уйти.
—
С того утра прошло уже достаточно времени, женщин, поцелуев, улыбок, постелей и белого белья, прежде чем я понял, что только те, самые горячие, самые надоедливые поцелуи - до сих пор на моей спине; и только то утро, такое невзрачное и обычное - самое дорогое, что у меня осталось..
