Я глубоко вдохнул и задержал дыхание.

Казалось, воздух тоже чем-то обижен на этот мир - его свинцовую тяжесть невозможно было удерживать долго, она рвала все внутри и сопротивлялась, пытаясь вырваться наружу и ударить со всей силы очередной желтый лист, который вот-вот в последний раз коснётся своего нежного дерева и прошепчет ему, едва различимо : «Прощай».

Я выдыхаю, резко, как только могу. Капля холодного пота, появившаяся из ниоткуда, словно первая слеза неба, касается моего лба.

Я передергиваюсь - холодно.

Начинается дождь.

Вернее, дождь идёт уже с того момента, как я понял, что гораздо лучше использовать газету, как зонт, нежели узнать, что там произошло за последние сутки. И если верить еще ароматному кофейному пятну, которое удачно заменило удивленное выражение лица какого-то политика, то с дождем я встретился около двадцати минут назад.

Хоть мы с дождем и старые друзья, в этот раз он был не так приветлив. И если бы ещё хоть пару капель упало на мое пальто, то, клянусь, оно бы развалилось на части.
Изумрудное, хоть и вытертое, пальто вдруг преобразилось в грязное и броское пятно на фоне серых зданий. До такой степени, что я, кажется, не вписывался даже в картину этого города, несмотря на серую зелень уже облетевших деревьев и грязевые разводы на окнах и витринах магазинов.

Угрюмые лица вокруг были такими же одинокими тенями на моем пути, норовившими испортить и без того паршивое настроение. С одним из таких я работал, с другим встречался временами в баре, а с третьим виделся каждый день - в отражении зеркала.

Я вздрагиваю, пытаясь тем самым прийти в себя и отогнать тошнотворные мысли подальше. Голубь поодаль от меня, по всей видимости, занимается тем же - он от дождя не прячется ни под газетой, ни под деревом и даже не пытается улететь туда, где его перья придут в нормальное состояние матовости от пыли и грязи этого города.

Дождь постепенно усиливается, поднимая клубы пара от земли. И с улицы пропадают последние страдальцы, бродяги, и даже те, кто в такое утро оказался здесь абсолютно случайно.

И все это казалось бы мне нормальным и совсем не тоскливым, не одиноким и не безликим, я, наверное, уже бы и не смог вспомнить другого.

Если бы не одно «но» - Анна.

***

Задав вопрос : «Кто же всё-таки такая эта Анна?», вы сразу сделаете ошибку. Этот вопрос и станет вашей главной ошибкой. Ведь сразу станет видно - вы уже не ребёнок, ибо хотите знать ненужные никому вещи. Вы, например, я уверен, хотите знать, кем она работала, с кем когда-то спала, и сколько ей было лет, кто были ее родители, и в каком банке она брала кредит. Но все это бессмысленно, потому что, имея эти знания, вы никогда не узнаете человека истинного. Так почему бы не спросить, как от неё пахло или много ли она читала, или пила ли молоко на ночь, а любила ли дождь, как люблю его теперь я? Почему бы не спросить...

Я чуть на упал прямо лицом в лужу, но вот так чудо - от окончательного позора и ненависти к утру меня спасла опалившаяся до самого основания сигарета. А говорили, курение убивает. Спасает!

Я резко покачнулся вперёд и вернулся на «исходную» с мерзким сгустком грузных и непонятных мне мыслей. Ведь мне также, как и вам, хочется задать вопросы об Анне, но задать я могу их только себе. И вот незадача(!) - я знаю ответы на все вопросы и, почему-то, от этого тошно. Больше нет ни загадки, ни желания ее разгадать, но что самое главное - нет возможности. Эта мысль предательски разжижает мой мозг изнутри, брызжа едкой кислотой, чтобы ускорить процесс и пытаясь вырваться наружу.

Я все же пытаюсь провести ритуал утреннего курения ещё раз, но вдруг, прямо перед собой, я вижу ее, как она отбрасывает золотой локон со лба и его подхватывает обиженный ветер. Но совсем не тот, что сейчас бродит вокруг меня. Нет, этот ветер такой обволакивающий и такой живой, словно желающий показать всем свой степной и непокорный дух тихого воина. Но это ее ветер. Настолько ее, что непонятно - кто кого здесь приручил и покорил. Она настолько диссонировала со всей этой серостью, что даже солнце, завидев ее, поспешило сразу очертить её кругом своих лучей, чтобы выделить территорию и возвестить окружающих о надвигающейся «опасности».

Дождь все больше и больше тянет меня к земле, и я бы с радостью скинул с плеч своё пальто, ставшее приютом для одинокой и престарелой моли, если бы не был ошибочно уверен в том, что оно меня греет. Пусть и только своим запахом и родным теплом. В состоянии отрешённости от внешнего мира я добрел, наконец, до одинокой скамьи и сел, опустив локти на колени и снова закурив. Лишние телодвижения давались с трудом, и оттого иногда казалось, что скамейка либо вот-вот сломается, либо я просочусь сквозь еле заметные щели дерева прямо на холодную землю. И даже если бы я вдруг увидел, что скамья недавно выкрашена, я не сдвинулся бы с места, а просто посчитал это хорошим знаком, чтобы обновить пальто.

Рядом сел кто-то ещё. Он ещё не знал, как ему повезло - он станет моим слушателем. Да я и сам сначала не знал, но потухшая и промокшая сигарета заставила меня заговорить. Слушая себя со стороны, я все больше убеждался в том, насколько прав.

Насколько прав, что мы не с того начали.

Насколько прав, что она с легкостью могла стать моим лучшим другом, и клянусь ей бы не было конкурентов. Даже мой лучший друг вне времени - Стюарт, стал бы вторым. Она бы могла стать кем-то из моей семьи и даже моей феей Крестной. Она бы могла быть моим партнёром по бизнесу, которого у меня никогда не было, и я уверен, что именно она привела бы эту компанию к успеху.

Но ее лучшая роль, определённая самой Вселенной, успеха ей не принесла. Она так и не стала моим любовником. Нет, не подумайте ничего такого. Любовником, который может быть тебе одновременно и семьёй, и другом, которого ты можешь и по-братски похлопать по плечу во время очередного прокола, и желать так неистово и неимоверно сильно, что начинает сводить колени, как в садике у кабинета врача перед уколом, ещё только при одной мысли о человеке.

У меня перехватило дыхание, и я закашлялся, в глазах появились небольшие капли слез, как предупреждение о том, что пора завязывать с такими откровениями.
Я приподнял голову и посмотрел на своего собеседника.
Большие и грустные глаза, седая прядь на полголовы и ни капли сухого места.
Завидев меня, он склонил голову и, недолго думая, подобрался ближе, уткнувшись своим грязным носом мне в грудь.
Так мы просидели ещё с четверть часа, пока мой новый друг не спрыгнул со скамейки и не потащил меня за собой, укусив за край пальто и пытаясь ускорить нас диким виляние своего мокрого хвоста.

И вот я иду по мостовой. Рядом плетётся тот самый незнакомец, то и дело останавливаясь, чтобы стряхнуть с себя излишки воды. Дождь продолжает барабанить по крышам, превращая город в размытые картины Моне.
Мои ботинки уже не пытаются загребать всю воду из луж - они уже с удовольствием делятся ей сами.
Голова раскалывается от мыслей, и я молю незримую силу прекратить все это. Молю, а потом проклинаю.

И после становлюсь заложником то ли церкви, то ли самой веры: вот уже несколько раз я преодолеваю путь от смирённого слуги Божьего, что из-за слепого отчаяния теперь уповает лишь на веру и надежду и до того, кто за своё безверие вполне смог бы составить компанию Иуде и Бруту на том самом девятом кругу...